Моя Жизнь в Гуантанамо

Месяц назад охранники здесь на базе в Гуантанамо-Бей дали мне оранжевый комбинезон. После нескольких лет в белых и коричневых тонах, соответствующих заключенным, я очень горд, что ношу мою новую одежду. Оранжевый цвет - это цвет Гуантанамо. Все, кто знают правду об этом месте, знают, что оранжевый - это его единственный и истинный цвет.

Меня зовут Моат Аль-Альви. Я являюсь узником Соединенных Штатов в Гуантанамо с 2002 года. Мне никогда не предъявлялось никаких обвинений, и я не получил справедливого судебного разбирательства в судах США. Чтобы опротестовать эту несправедливость, я начал голодовку в феврале. Теперь, два раза в день, американские военные привязывают меня ремнями к стулу и толкают толстую трубку мне в нос, чтобы накормить меня.

Когда я принимаю решение оставаться в своей камере, в качестве акта мирного протеста против насильственного кормления, тюремные власти отправляют ко мне специальную команду по выводу из камеры: это шесть охранников в полном боевом снаряжении. Эти охранники проявляют особую жестокость в качестве наказания за мои акции протеста. Они все нагромождаются на меня настолько, что я чувствую, как моя спина вот-вот сломается. Затем они несут меня и привязывают к смирительному стулу, который мы голодающие называем стулом для пыток.

Новшество этой пытки заключается в том, что охранники привязывают меня к стулу с руками в наручниках за спиной. Затем они затягивают ремень в области груди, оставляя мои руки между моим туловищем и спинкой стула. Это делается, несмотря на то, что стул для пыток имеет встроенные ограничители (подлокотники) для рук. Оставаться в этом положении чрезвычайно больно.

Даже после того, как меня привязали к креслу, охранник засовывает большие пальцы под мои челюсти, надавливая на болевые точки и душит меня в то время, как трубка вводится внутрь через нос в мой желудок. Сейчас они всегда используют мою правую ноздрю, потому что моя левая опухла и заплыла после бесчисленных сессий кормления. Иногда медсестры делают это неправильно и засовывают трубку в мое легкое, и я начинаю задыхаться.

Военно-медицинский персонал, проводящий насильственное кормление в Гуантанамо, в основном просто набивают нас - заключенных, чтобы повысить наш вес - мой упал со 168 фунтов до 108 фунтов, прежде чем они начали насильственное кормление. Они даже используют запор в качестве оружия, отказываясь давать голодающим слабительное, несмотря на то, что принудительное кормление неизбежно вызывает сильное вздутие живота.

Если заключенного рвет после этой пытки, охранники немедленно возвращают его на один раунд принудительного кормления. Я видел как это проделывали до трех раз подряд.

Даже жизненно необходимые для заключенных препараты были запрещены военно-медицинским персоналом в качестве дополнительного фактора давления с целью прекращения голодовки.

Эти военные врачи и медсестры говорят нам, что они просто действуют по приказу полковника ответственного за содержание заключенных, как будто этот офицер врач, или как если бы врачи были обязаны следовать его приказам, а не их медицинской этике или закону.

Но они знают, что то, что они делают неправильно, иначе они бы не заменяли жетоны со своими именами на псевдонимы или номера. Они не хотят быть узнаваемыми из-за страха ответственности за свои деяния.

Остаток своего времени я провожу в моей одиночной камере в 22-часовой изоляции. Власть лишила нас предметов первой необходимости. Нет зубных щеток, зубной пасты, одеял, мыла и полотенец, как у животных в клетках. Если вы попроситесь  пойти в Душ, охранники откажут. Они стучат ночью в двери, чтобы лишить нас сна.

Они также придумали унизительное обследование гениталий. Я спросил охранника зачем?. Он ответил: "Так вы не сможете передавать информацию, которую можно было бы использовать против нас".

Но несмотря на низкий физический вес заключенных, наш моральный дух очень высок. Каждый человек, которого я знаю здесь, решился на голодовку до тех пор, пока правительство США не начнет освобождение узников.

Многим из вас, снаружи, возможно, будет это трудно понять. Моей семье в том числе. Если мне везет, то мне позволяют сделать четыре звонка каждый год. Моя мать провела большую часть своего последнего звонка, умоляя, чтобы я прекратил голодовку. Только я сказал в ответ: "Мама, у меня нет выбора." Это единственный способ, который у меня остался, чтобы  докричаться до жизни, свободы и достоинства.